В конце XVIII века граф Орлов открыл у Донского монастыря первую площадку для конных бегов. Все, кто искал знакомства со знатным вельможей, стали просить у графа разрешение принять участие в состязаниях. В 1785 г. Орлов впервые устроил публичные бега на призы. Из бешеных гонок по городским улицам, с которыми долго и безуспешно боролась московская полиция, бега превратились в состязания не только в мастерстве ездоков, но в первую очередь в искусстве выведения породы и подготовки лошадей.
 В.А.Граф Орлов по праву считается основателем российского коннозаводства. Хороших коней различных европейских и азиатских пород имели многие вельможи, например, граф Шереметев в своем огромном имении в Серебряных Прудах. Однако лошади, находясь в больших табунах без надлежащего присмотра, быстро вырождались. Орлов первым стал улучшать и скрещивать породы по разработанному плану. За огромные деньги были выписаны и доставлены в Москву элитные английские и арабские лошади. Их потомки не знали себе равных. До нашествия Наполеона Потешный и Каток — два лучших жеребца, принадлежавшие графу Орлову и доставшиеся после его смерти князю Голицыну и генералу Чесменскому, даже успев изрядно постареть, спорили в Москве за победу только между собой, не имея других соперников.
 Еще одним увлечением Орлова были бойцовые петухи, для которых чистота породы не менее важна. Орлов выписал птиц из Англии и стал разводить их, отслеживая родословную каждого петуха или курицы, скрупулезно учитывая каждое снесенное яйцо. На петушиные бои во дворце Орлова приглашались самые знатные вельможи, которые делали порой колоссальные ставки на победителя.
 Если в конных соревнованиях первенство питомцев Орлова было бесспорным, то на арене петушиных боев орловским петухам успешно противостояли птицы еще одного знаменитого «петушиного охотника» — генерала Всеволожского. Тот вслед за Орловым выписал английских петухов, но скрестил «британцев» с лучшими русскими птицами. Всеволожский устраивал у себя состязания для любителей петушиных боев из простонародья, которых вместе с их птицами доставляли во дворец на специально высылаемых за ними каретах. Лучшие петухи-победители так или иначе попадали к генералу.
 После разорения Москвы войсками Наполеона породистые бойцовые петухи, казалось, исчезли. Однако, как выяснилось, дьякон того церковного прихода, где находился дворец Орлова, спас несколько птиц. Позднее их потомство развел у себя дьячок Калитниковского кладбища. Эти петухи стали широко известны среди знатоков как «калитники» и отличались силой, крепостью кости и стойкостью в схватках.

Петушиный бой. С литографии начала XIX века

 Московские любители создали целую науку выведения и подготовки боевой птицы, именно «птицы», потому что настоящий петушиный охотник никогда не называл своего питомца «петухом». Наблюдая за выводком, охотник замечал наиболее боевитого петушка, отсаживал его отдельно и начинал готовить к будущим схваткам. Петуху срезали гребень, кормили по специальной диете — катушками из черного хлеба и сухим овсом, смоченными в красном вине, приучали к искусственному освещению. К осени петух был готов к первому бою.
 Бои устраивались по четырем возрастным категориям: «молодые» петухи до года, линявшие два раза «переярки», трехлетние «третьяки» и «старые», которым было более трех лет. Среди «молодых» наиболее ценилась птица ранних выводков, то есть более взрослая. Петух самого раннего вывода нередко так высоко ценился своим хозяином, что он заявлял о готовности вызвать на бой любого соперника, несмотря на преимущества в росте или весе. Про такого говорилось: «Любого в Москве молодого!».
 Иногда охотники шли на хитрость с «осеньчуками» — петухами, родившимися в августе и сентябре. По правилам «осеньчук» считался «переярком», но его можно было выдать и за «молодого», подточив немного шпоры. Такого петуха, уличив в обмане, обзывали «подделок», а его владельца петушиные охотники с позором изгоняли из своего круга.
 В Москве существовало Общество петушиных охотников, объединявшее самую разнородную публику. В общество входили и знатные дворяне, и богатые купцы, но большинство составлял простой люд — мещане, крестьяне из окрестных деревень, извозчики, студенты и мелкие чиновники. Общество сохраняло неофициальный, можно сказать, нелегальный, статус, среди его членов было не принято интересоваться ни фамилией, ни сословием, охотники знали друг друга преимущественно по прозвищам.
 Более-менее организовано петушиные бои стали проводиться с 1830 г. в трактирах и частных домах в разных уголках города: за Тверской заставой, на Дербеневке, на Смоленском рынке. С 1855 г. традиционным местом сбора петушиных охотников стала «Голубятня» на Остоженке — трактир, принадлежавший Шустрову, а потом Кириевскому.
 Большие бои устраивались два раза в месяц, обычно по средам. Они начинались в шесть часов вечера и продолжались нередко за полночь. Петушиные охотники собирались в трактире и чинно вели разговоры «о птице». Беседы протекали за чаепитием, из спиртного признавалась только рябиновая настойка. Иногда о поединке сговаривались заранее, чаще же вызов происходил прямо за столом, тут же громко объявлялось об этом, назывались участники, охотники начинали делать ставки. Зрители переходили в специальное помещение и собирались у круглой загородки, обитой толстым войлоком. Пол также покрывался войлоком для предохранения птицы от ушибов.
 Зрители делали ставки и до и во время боя — от 3 до 300 рублей. Хотя ставки объявлялись только на словах, когда в разноголосой толпе трудно было кого-то запомнить, не было случая, чтобы проигравшие не отдали деньги. Если выигрыш был большим, победитель заказывал всем чаю. Во время угощения следовали новые вызовы на бой. Случалось, что страсти накалялись, и между зрителями вспыхивали потасовки не хуже, чем у петухов на арене. Но уже через четверть часа охотники дружно попивали чай, простодушно замечая: «Мало ли что бывает, в охоте сам себя не помнишь».
 С 1860-х гг. полиция стала преследовать петушиный спорт. Сами петушиные охотники связывали опалу с усилением влияния «Общества покровителей животных», объявившего петушиные бои безнравственной, жестокосердной забавой. Любители петушиных схваток вынуждены были теперь собираться, таясь, под страхом полицейской облавы. Единое прежде петушиное общество распалось. Богатые «петушатники» с породистыми птицами по-прежнему съезжались в «Голубятню», правда, уже не в собственных экипажах, а на наемных извозчиках. Во время боев делались тысячные ставки, а заканчивалось все грандиозным банкетом. Публика попроще облюбовала для петушиных боев трактир «Ловушка» в Замоскворечье, а в трактире «Волна» на Садовой собирались обитатели московского «дна». Полицейский запрет на петушиные бои привел к тому, что их взяли под свое крыло криминальные элементы, после чего эти состязания перестали быть спортом.
 Конные соревнования долгое время были лишены того азарта денежного выигрыша, который присутствовал на петушиных боях. Зимой конские бега устраивались на Москве-реке, напротив Кремля. На льду огораживали круг с деревянным павильоном («беседкой») для зрителей в центре. Большинство москвичей предпочитали не платить за вход на трибуны, а смотреть даром с набережных и мостов. Меньше внимания вызывали летние состязания, уже не в центре Москвы, а либо на ее южной окраине — на Донском поле между Серпуховской и Шаболовской улицами, либо между Тверской и Пресненской заставами рядом с Ходынским полем. На Донском поле конные бега вскоре были упразднены, а вблизи Ходынки в середине XIX века был выстроен деревянный ипподром.
 Большинство москвичей видели в скачках просто красочное зрелище, настоящих знатоков и ценителей было немного. Конный спорт считался элитарным, одно дело вывести бойцового петуха, другое — породистую лошадь. Бега рысаков в легких упряжках были более демократичными. Московское Беговое общество объединяло в основном купцов, а в состязаниях иногда принимали участие и извозчики, как, например, крестьянин Лаптев, многократно побеждавший на москворецком льду с лошадьми простой степной породы. Лошадиные охотники-дворяне обычно презирали бега. Они занимались, как офицеры, верховой ездой и объединялись в собственное Скаковое общество.
 В конце 1870-х гг. Скаковое общество по европейскому образцу ввело на скачках тотализатор. Первоначально сборы были минимальные. Зрителей было мало: любители лошадей да немногочисленная публика, выехавшая за город подышать свежим воздухом и полюбоваться лошадьми. На тотализаторе если и играли, то без азарта. В каждой скачке изначально была известна лучшая лошадь, на которую и делались практически все ставки. В результате выигрыш составлял не более гривенника с рубля. Некоторые расчетливые игроки покупали десятки рублевых билетов, чтобы получить верные два—три рубля и вернуть себя деньги за вход и извозчика. Особенно был популярен у таких игроков непобедимый жеребец Перкун. О нем говорили: «Банк, а не лошадь».
 Но однажды банк лопнул. Все шло как обычно. Основная часть публики, исходя из принципа «лучше гривенник нажить, чем рубль прожить», сделала ставки на знаменитого Перкуна. Несколько рисковых игроков поставили на других скакунов. Никто не сделал ставок только на неизвестного никому Форгабала, донского жеребца коннозаводчика И.М. Ильенко. За несколько лет до этого молодой гвардеец улан Иван Ильенко после блистательной победы на скачках оставил службу и отдался скаковому коннозаводству.
 Форгабал спокойно обошел именитых соперников и пришел к финишу первым. Вышел скандал, публика требовала вернуть деньги, поскольку на победителя никто не играл. Но тут выяснилось, что одна ставка на Форгабала все же была. Ее сделал гимназист, попавший на ипподром по случайно доставшейся ему контрамарке. Он впервые в жизни попал на скачки и, покупая билет, не имел понятия, какие лошади бегут, просто сказал наобум: «Дайте номер третий».
 Выигрыш составил 1319 рублей, которые гимназист едва сумел рассовать по карманам. Газеты только и писали о невиданном выигрыше. Людей, никогда не интересовавшихся тотализатором, впечатлила возможность получить тысячу на рубль. Уже на следующий день трибуны были переполнены, игра шла вовсю. Ставки росли, оборот тотализатора увеличивался. На полученную громадную прибыль на ипподроме вместо деревянных были построены новые пятиэтажные трибуны из ажурного железа, подобных которым не было больше нигде в мире. Вблизи ипподрома старое деревянное здание популярного ресторана «Яр» заменил новый роскошный «Яр» из стекла и камня.
 Теперь ставки делали на всех лошадей, даже когда победитель в заезде был очевиден. В результате выросли выигрыши и на фаворитов — уже не гривенник, а полтинник за рубль. Для знатоков лошадей игра стала верным и выигрышным делом. Вслед за скачками ввели тотализатор и на бегах. Тотализатор стал, помимо традиционных карт, источником дохода для целой категории лиц, которые, будучи задержанными полицией, на вопрос о роде занятий отвечали так: «Играющий я. Добываю средства игрой в тотализатор в императорских скаковом и беговом обществах».
 Часа за два до начала скачек кофейня Филиппова на Тверской заполнялась людьми с программками заездов. Они обступали «играющих», или «жучков», как их еще называли, чтобы выяснить, какая лошадь придет первой. А «жучки» вели собственную игру, обмениваясь добытой информацией и строя хитрые комбинации. Затем вся эта разнородная публика отбывала на ипподром.
 С утра там шла разминка лошадей, посторонних не пускали. Тем не менее принимались меры предосторожности. Кони пускались вскачь на большом удалении от трибун. Жокеи скакали, сняв камзолы, так что определить, чья это лошадь, мог только очень хороший специалист. На арене шептались с тренерами, следя за своими скакунами и лошадьми конкурентов, прославленные коннозаводчики: вице-президент скакового общества граф Рибопьер, генерал Арапов, польский коннозаводчик Грабовский и братья Ильенко.
 Действительные члены скакового общества рассаживались в специальной беседке, куда им подавали кофе и легкий холодный завтрак. В беседке сидел и Ф.Ф. Достоевский, сын писателя, казначей скакового общества. Партер перед трибунами занимали спортсмены-любители — они наблюдали, попивая чай за мраморными столиками, иногда хватались за бинокли и секундомеры.
 Постепенно трибуны заполняла празднично одетая публика. За столиками партера рассаживались шумные компании, гулявшие всю ночь в соседнем «Яре». Тут и там сновали «жучки», выспрашивая знающих людей о перспективах той или иной лошади. Авторитетными специалистами считались купец Яков Брюсов и его совсем юный сын Валерий. Как-то раз младший Брюсов показал приятелю отца редактору журнала «Русский спорт» В.А. Гиляровскому свою статью о тотализаторе, и «король московских репортеров» сразу напечатал ее в своем журнале. Так в 1889 г. увидело свет первое произведение В.Я. Брюсова, в недалеком будущем — одного из знаменитейших поэтов «серебряного века».
 В 1914 г. ипподром опустел, лошади вместе со своими хозяевами ушли на мировую войну. Затем грянула революция. Однажды ночью 1918 г. трибуны ипподрома загорелись. Пожар, уничтожив деревянные детали, согнул сложные металлические конструкции в гигантский клубок закопченных железных «удавов». Примечательно, что среди этих руин вскоре поселились два человека, с именами которых когда-то связывали взлет московского ипподрома.
 В уцелевшем от пожара флигеле на склоне лет жил на скромную советскую пенсию бывший коннозаводчик И.М. Ильенко. Это именно его жеребец Форгабал своим поразительным успехом привлек к конному спорту всеобщее внимание. В годы Гражданской войны Ильенко со своим старым приятелем генералом Брусиловым участвовал в создании боеспособной Красной конницы.
 Тут же рядом, под кучей скрученных огнем железных балок обитал безумный бродяга — тот самый гимназист, который получил в день триумфа ильенковского жеребца Форгабала сумасшедший выигрыш, завертевший машину тотализатора. С тех пор все называли его не по имени, а по кличке обогатившего его жеребца — Форгабалом. Шальные деньги не принесли Форгабалу-человеку счастья: он увлекся игрой, опустился, запил, попал в психиатрическую лечебницу и, в конце концов, вернулся на развалины ипподрома, где сломалась его жизнь.
Д. Никитин, кандидат исторических наук